СИСТЕМНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
И СОЦИОЛОГИЯ

    Просмотров: 8592

СЕМЬЯ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ И СУДЬБАХ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

Л. И. Бершедова,

Л. П. Набатникова,

МГПУ, Москва

В статье обозначены вопросы обусловленности образа семьи, брачно-семейных представлений социально-историческими условиями и конкретными взаимоотношениями в родительской семье. В истории жизни писательницы Н. Н. Берберовой, более известной за рубежом, чем в России, акцентированы детерминанты построения брачно-семейных основ своей жизни. Устанавливается взаимосвязь между детскими наблюдениями, впечатлениями, воспоминаниями и личным выбором модели семейной жизни.

Ключевые слова: семья; система; семейные ценности; семейные функции; брак; эмиграция; личность; брачно-семейные представления.

FAMILY IN THE SYSTEM OF VALUES AND IN THE FATE AND FORTUNES OF THE FIRST WAVE OF THE RUSSIAN EMIGRATION

L. I. Bershedova,

L. P. Nabatnikova,

MCU, Moscow

In the article the light is focused on the issues of dependence of marriage and family concepts on the social and historical conditions and particular relationships in the parental family. In the life story of the writer, which is better known abroad than in Russia, the initiating causes of building of family and marriage basics of her life is emphasized. The relation is established between babish observations, impressions, memories and personal choice of the model of family life.

Key words: family; system; family values; family functions; marriage; emigration; personality; marriage and family concepts.

Введение

Духовно-нравственное развитие и воспитание личности начинается в семье. Ценности семейной жизни, усваиваемые ребенком с первых лет жизни, имеют непреходящее значение для человека в любом возрасте. Взаимоотношения в родительской семье проецируются на отношения в обществе и составляют основу собственных семейно-брачных представлений и поведения человека [3: с. 22].

Образ семьи, формирующийся на протяжении детства, отражает и интегрирует широкую палитру отношений родительской и прародительской семей, их событийное многообразие, эмоциональную вовлеченность, интенсивность переживаний и, таким образом, оказывает влияние на построение собственной семьи человека. На основе анализа многочисленных современных исследований, посвященных межличностным отношениям в семье, можно утверждать, что родительская и прародительская семьи могут в значительной мере определять отношение ребенка и подростка к феномену семьи, и в частности, к своей будущей семье.

Каждый исторический период порождает ситуации, диктующие поведение и переживания человека, обусловленные необходимостью брачного выбора и создания семьи. Особенно ценны впечатления человека талантливого, с выраженной индивидуальностью, жизнь которого проходила под знаком социального и экономического переворота, «пересоздания жизни, ее материального переустройства» [4: с. 309].

В связи с этим мы обращаемся к биографическим фактам и размышлениям о феномене семьи писательницы и литературоведа Нины Берберовой, чьи воспоминания о детстве, семье, жизненных смыслах и брачно-семейных отношениях отражены в ее автобиографии и прозе.

Уникальность личности и таланта писательницы подтверждает факт отношения к ней Жаклин Онассис-Кеннеди. После ее смерти во всех некрологах упоминалось, что, посвятив последние годы жизни труду издательского редактора, вдова американского президента совершила настоящее открытие и сделала американским читателям просто бесценный подарок, а именно, издала на английском языке раннюю художественную прозу Н. Н. Берберовой. Это не единственный пример, подтверждающий значимость писательницы в мировой литературе.

Н. Н. Берберова (1901–1993) — русская писательница, эмигрантка первой волны, впоследствии профессор американского университета. Она относится к лучшим эмигрантским писателям. Изначально в литературу вошла через поэзию. Писательница большую часть жизни прожила во Франции и в США, близко знала многих своих выдающихся современников, составивших славу русской литературы XX века: И. Бунина, М. Горького, А. Белого, В. Ходасевича, Е. Замятина, В. Набокова и других. Нина Берберова своей поэзией и прозой дала литературе некий русский импульс, внесший в нее новый смысл и связавший ткань времен. Ее известные произведения неизменно обращены к России: «Чайковский» (1936), «Бородин» (1938), «Блок и его время» (1948) и др. Ей принадлежат романы «Последние и первые» (1930), «Повелительница» (1932), биография Закревской-Бенкендорф-Будберг «Железная женщина» (1981), монография о русском масонстве «Люди и ложи» (1990). Берберова была членом редакции эмигрантского литературного альманаха «Мосты» в период 1958–1968 годов.

Жизнь Нины Берберовой в родительской семье: отношения, переживания, размышления

Нина Николаевна Берберова родилась в Санкт-Петербурге в 1901 году в интеллигентной семье, объединявшей два старинных рода – армянский и русский. Ее отношение к понятию семьи формировалось на основе наблюдений и общения с ближайшими родственниками — родителями и обеими прародительскими семьями.

Родственники — источник семейной культуры и основа формирования образа семьи. Мать писательницы из русской православной семьи тверских помещиков. Отец из армянской семьи. Родители жили в счастливом браке. Они любили друг друга всю жизнь и не расставались никогда, «пока смерть не развела их», как пишет Берберова. Отношение самой Берберовой к родителям было неодинаковым. Так, отношение к матери было амбивалентным. Свою мать она то любила, то отказывала ей в этом чувстве. Дело в том, что мать не желала стать человеком нового века, и дочь не могла ей этого простить, поскольку сама была очень адаптивной, стремилась «приноровиться» к событиям и людям. Возможно, у матери сложились слишком консервативные представления о детско-родительстких отношениях, в которых главным содержанием была защита ребенка, но дочь с самого детства в этом не нуждалась. Реализация воспитательной и эмоционально-терапевтической функций матери не удалась. Эмоциональных связей, общих переживаний с дочерью не было. Приводим пример из книги самой Берберовой, где дается описание детских впечатлений о присутствии матери у постели заболевшей дочери зимним петербургским вечером. Рядом с кроватью на столике все атрибуты болезни — чай с лимоном, лекарства. Мать сидит рядом на стуле, но девочке хочется, чтобы она скорее ушла, освободила от своего присутствия — тогда можно чувствовать себя свободной, т. е. читать книгу, думать о том, что «жизнь огромна и прекрасна». Эмоциональное напряжение снимается вместе со вздохом облегчения — освобождение наступает, когда звонит телефон и мать выходит из комнаты. Появляется возможность для самостоятельных действий, самоанализа, «смотрения внутрь себя» [1: с. 29].

Н. Н. Берберова в юности

Отца писательница любила. Он не был для нее олицетворением власти, авторитета, требовательности и сильной воли. Вместе с тем в нем не было ничего вялого, безвольного и слабого. Отец окончил физико-математический факультет Московского университета, служил в Министерстве финансов, был светским любимцем, до старости отличался элегантностью. Он казался воплощением мужского начала, красивым человеком и цельной личностью. В конце 1930-х годов его случайно встретил на Невском режиссер Козинцев и, увидев в нем уже тогда редкий типаж, предложил ему сыграть небольшую роль человека прошлого с трагической судьбой. Берберова вспоминает, что отец не пытался охранять ее, защищать, направлять, приказывать, и «это-то делало его для меня таким драгоценным» [1: с. 59]. Женщины в детстве Берберовой прежде всего проявляли над ней власть, пытались руководить, указывали, что делать, и все это с лучшими намерениями. Желание взять девочку под крылышко, т. е. опекать пугало ее более всего, и она старалась отстраниться от этого «крылышка» и их заботы. Другое дело отец, с которым всегда можно было говорить о чем-то интересном и существенном и выражать равное удивление перед миром и людьми. Отца радовала самостоятельность дочери, расцвет ее юности. К отцу, впоследствии погибшему в СССР в эвакуации во время Великой Отечественной войны, она неизменно относится с благодарностью и дочерней нежностью.

Мать Нины Николаевны — носительница традиционного поведения и служения женщины семье.

Однако опыт матери сравнивается со старым башмаком, который не хочется надевать. Башмак — это «общедоступный лиризм», организация жизни в семье, традиции, эстетические интересы, чуждые дочерям. Оказывается, что опыт матери не годится, как старый башмак. Матери мечтают, рассуждает Берберова, что дочери вслед за ними обязательно вступят в этот «разношенный башмак, во все эти романсы и нюансы, а уж наши дети окончательно благополучно устроятся среди них» [1: с. 50]. Однако дочери отказываются пользоваться этими «благами». Жизненный опыт родителей не усваивается целиком как интроект, но подвергается сомнению и в ряде случаев признается устаревшим. Следует признать факт обесценивания жизненного опыта родителей, что характерно и для более поздних периодов, и в частности для настоящего времени [2].

Берберова сравнивает семейное «гнездо» с муравейником в пользу последнего, так как чувствовать себя свободным и необремененным ничьим покровительством в «гнезде» нельзя, а в муравейнике можно. Значит, из «гнезда» надо бежать, покидать его как можно раньше, чтобы сохранить свою индивидуальность, развитию и воплощению которой препятствует «гнездо». Участие в семейных праздниках по признанию Берберовой не приносит радости. Рождественские елки, объединявшие всех членов семьи, тоже не нравились. Хлопушки, свечки, бумажные ангелы с розовыми лицами навевали на нее скуку. «Искусственная экзальтация в России, необходимость вместе со всеми любоваться и восхищаться вместо того, чтобы быть свободным» [1: с. 49]. т.е. следовать своей индивидуальности, не быть конформной. «Гнездо» остается ненавистным символом покровительства и защиты от жизненных катастроф, обид, печалей, на которые, по ее убеждению, просто необходимо эмоционально реагировать, чтобы отразить свой опыт в писательском творчестве. «Гнездо» препятствует получению опыта.

Обращаясь к роману Л. Н. Толстого «Анна Каренина», Н.Н. Берберова объясняет, что Кити «вместе с ее “гнездом” была мне более далекой, чем дикари с островов Полинезии» [1: с. 51]. С двенадцати лет писательница берет под сомнение диалог Наташи Ростовой с Соней в окне ночью, нечаянно подслушанный князем Андреем, который ночевал в Отрадном. Она полагает, что это «дымовая завеса, поэтическая доза, впрыснутая Толстым в семейный роман» [1: с. 51]. Девочка-подросток намерена войти во взрослую реальную жизнь «без двусмысленных значений, без минорных импровизаций, подернутых флером взглядов, вздохов, намеков» [1: с. 51]. Собственная реальная жизнь представлялась настолько захватывающей, что не позволяла «прятаться за чужие спины», однако Берберова допускает исключения из понимания семьи как «гнезда», и со временем этих исключений она замечает все больше и чаще. Вместе с тем в текстах есть только упоминание о существовании таких семей и нет их развернутых характеристик.

Ненависть к «гнезду», к семейственности обусловлена отсутствием потребности в защите, в расположенности близких, в их участии. Причинами являются личностные особенности, выразившиеся в крайней самостоятельности, независимости, стремлении к самоутверждению. Вероятно, ненависть к семейным ценностям обусловлена обстоятельствами и взаимоотношениями в родительской, а главное — в прародительской семье.

Эмоциональный контекст отношений Нины Берберовой

с прародительской семьей

Мы исходим из того, что прародительская семья может оказаться доминантным фактором в формировании у детей и подростков отношения к своей будущей семье.

Российские и зарубежные авторы отмечают большую значимость роли бабушек и дедушек в воспитании детей и формировании представлений о семье. Прародители имеют достаточную связь с взрослыми детьми и внуками даже в тех случаях, когда пожилые родители живут отдельно от семьи взрослых детей. Внуки запоминают модели поведения. Эмоциональное отношение бабушек и дедушек является началом представлений о семье, взаимосвязи между поколениями.

Дед Берберовой со стороны матери — тверской помещик, уездный предводитель дворянства — имел вторую семью. Об этом Берберова сообщает так: «Он приказывал закладывать тарантас и уезжал на неделю. Возвращался он как-то незаметно, проходил к себе в кабинет и с слегка виноватым видом являлся в столовую. С женой он разговаривал мало. Много позднее я узнала, что в Новгородской губернии у него была вторая семья; женщина намного моложе него, которую он любил, и трое детей. Я была счастлива узнать об этом» [1: с. 40].

Одна из сестер деда — Ольга Дмитриевна — была для Берберовой «каким-то подобием Анны Карениной». Будучи замужем за князем Ухтомским она «сошлась с другим, родила от этого другого сына, уходила от мужа, возвращалась к нему, ездила за границу и не получала развода. Сын другого носил фамилию мужа, и этот муж, хоть и узнал, что сын не его, не отдавал ей мальчика и мучил их всячески. Эта нелепая и тяжелая история кончилась тем, что в конце концов все умерли после страданий, позора, скандала и потери средств к существованию» [1: с. 38].

Вторая сестра деда Алина имела другую судьбу. Она никогда не была замужем. «Стриженная под гребенку, носившая мужскую одежду», бесцеремонная, «она была в полном смысле слова посмешищем прислуги» [1: с. 39]. Берберова прямо указывает, что обе сестры деда приглашались бабушкой в дом только в том случае, если не было других гостей. Получается, что ближайшие родственницы никак не могли демонстрировать приверженность семейным ценностям.

В этом же ряду воспоминания Берберовой о семье отца. Дед со стороны отца — успешный врач и по своей сущности европеец. В его дом всегда приезжали гостить писатели и поэты, публицисты, общественные деятели и даже каталикос — глава армянской церкви.

Дед носил черный с иголочки сюртук и белый атласный галстук и был одним из первых врачей, предложивших диету и принцип «чем меньше есть, тем лучше». Жену деда, т. е. бабушку Н. Берберовой, катали в кресле по причине мнимой болезни. Даже за границу она ездила со своей верной прислужницей, все в том же кресле. Вспоминая этот дом и жизнь в нем, Н. Берберова сомневается в том, что бабушка была разбита параличом. «Она, вероятно, сознавала, что если она встанет, иначе говоря выздоровеет, ей придется опять исполнять все дедушкины капризы», следить за прислугой, принимать гостей, «кормить обедами сорок человек зараз, выписывать из Парижа туалеты, входить в семейные и денежные дела семьи». Бабушка, по мнению Н. Берберовой, нашла выход: «притворилась, что ее хватил паралич, и теперь жила в свое удовольствие». Так был найден единственный способ отойти от семейных дел, которые казались слишком утомительными. Берберова рассуждает: «она просто переутомилась за долгую жизнь и ей все надоело» [1: с. 54].

Бабушка отказалась взять на себя ответственность за выполнение семейных функций, свойственных женщине.

Исходя из приведенных характеристик, можно прийти к заключению о том, что прародительская семья наряду с родительской приобретают для подрастающего поколения мотивационное значение в построении своей индивидуальной модели будущей семьи.

На основе опыта и впечатлений, полученных в детстве и отрочестве, юная Нина Берберова входит в ту пору своей жизни, когда требуется осознать и применить собственную модель брачно-семейных отношений.

Брачно-семейные отношения Нины Берберовой

Из России, куда она сможет вернуться только через 67 лет, Нина Берберова уезжает вместе с Ходасевичем в 1922 году, расставаясь навсегда с родителями. В. Ф. Ходасевич (1886–1939) — поэт, критик, автор биографии Державина, мемуарист и переводчик. Почти через 40 лет после смерти был реабилитирован в России.

В 1964 году Филипп Радли — гарвардский аспирант по классу русской литературы — написал диссертацию о творчестве Ходасевича. Автобиографическая повесть Ходасевича «Младенчество» в 60-е годы прошлого века была признана одной из лучших вещей, написанных в эмиграции. Берберова и Ходасевич окончательно перебираются в Париж в 1925 году и там вместе начинают жизнь «людей без Родины», получивших документ «апатридов» [1: с. 258], не имеющих постоянного места работы и постоянного заработка. Их объединяет право работать «свободно», как люди «свободных» профессий, «то есть сдельно, такое нам ставят клеймо» — вспоминает Берберова. Они научаются все делить пополам; каждую копейку, каждую обиду издательских домов и даже бессонницу. Причем Берберова в этот период, когда оба старались плыть «против течения», никогда не обижалась на Ходасевича, когда он «плакал и ломал руки» из-за критики литературных чиновников и невыносимо скудного материального положения.

Можно предположить, что главным связующим звеном между Берберовой и Ходасевичем была любовь. Они были счастливы, когда удалось найти квартиру и перебраться туда из дешевенькой гостиницы. Обретенное жилище становится их первым домом. Ощущение времени исчезает. Берберова, будучи не слишком опытной хозяйкой, старается наполнить этот дом полезными предметами: «как муравей я волочу то стол, то книжную полку, но есть уже утюг, есть два стула, сковородка и метла» [1: с. 265]. Так она осуществляла хозяйственно-бытовую функцию в семье. Но «быта» все равно не было, казалось, что они в нем не нуждаются. Оба не умели готовить. И это не отягощало их жизни, поскольку это была жизнь вдвоем, в которой было чувство свободы, искренности и понимания.

Они вместе прошли через голодный Петербург 1922 года, Германию, Италию и Францию. Это был любовный и творческий союз двух разных по возрасту и по системе человеческих ценностей людей. В книге страницы, посвященные Ходасевичу, являются лучшими и наиболее проникновенными. Безусловно, только влюбленная женщина могла так сочувствовать больному Ходасевичу и так самоотверженно заботиться о нем. Она не оставляла его одного дома больше, чем на час, потому что он мог открыть газ или выброситься в окно. Она хотела освоить профессию наборщицы и работать в типографии, но не сделала этого, потому что нельзя мужа бросить одного в квартире. Другой пример, она отправляется к двоюродной сестре — там же в Париже, в 1926 году, чтобы занять для истощенного болезнью Ходасевича две простыни.

Н. Н. Берберова и В. Ф. Ходасевич

Вероятно, умение заботиться о близком человеке, нуждающемся в помощи, обусловлено примером и моделью поведения матери, хотя в детстве Нина находила это излишним и даже досадным. Она продолжает заботиться о Ходасевиче даже после расставания с ним в 1932 году, т. е. не уходит навсегда из его жизни, а перестает быть его женой, когда это становится не по силам. Она пишет, что, однажды вернувшись домой после двух недель отсутствия, вдруг заметила, что «моя чугунная порода собирается дать трещину. Не жизнь собирается треснуть — до этого было еще далеко, — но я сама». Наконец приходит понимание, что разрыв неизбежен. «Я не могу жить с одним человеком всю жизнь, не калеча себя» [1: с. 395].

Чувство свободы и одновременно чувство связанности были свойственны Нине Берберовой в эти годы. Первое было в тесной зависимости от молодости, внутреннего роста, писательского труда, Ходасевича и их общего парижского «дома». Чувство связанности порождало тоску и страх перед бедностью у обоих. Они чувствовали зависимость друг от друга и не скрывали этого. Однако уже тогда Берберова как «жена» увидела существенные различия в отношении к реальности, к ценности самой жизни. Ходасевичу сквозь материальный мир и реальные события видится другой, наполненный бесконечным смыслом, созданный им самим, зеркальный мир отражений и значений. Для нее существует только единственный материальный мир, в котором она находит все необходимые координаты. Будучи уверенной, что в самом человеке заключен потенциал т. е. «мое содержание» [1: с. 266], позволяющий «иметь стремление быть современным образованным человеком в гармонии с собой и в гармонии с дисгармонией страшного мира» [1: с. 266].

Творческая адаптация, свойственная Берберовой, есть залог сохранения личностной целостности в грозное время двадцатых и тридцатых годов прошлого столетия. Именно благодаря жизнеутверждающим мотивам «в себе можно найти то, на чем можно (и нужно стоять), да еще прихватив другого кого-нибудь, прижав его к себе, помогая ему не соскользнуть, не обещая ему вечности, но обещая возможность последних пределов реальности, которых он ищет. И обещая ему память — наперекор времени» [1: с. 266]. Этим другим, которого нужно поддерживать, в то время был Ходасевич. Он неоднократно повторял, что его жену «нельзя разрушить» даже в условиях жестких законов их политического, социального и индивидуального бытия.

Вместе с тем он видел в ней проявления слабости, неуверенности в себе; она втайне боялась людей, и тех, кому не нравилась, и тех, кому нравилась, хотя очень стремилась к общению, боялась также бедности и болезней мужа. Десять лет жизни вдвоем, когда оба думают о себе, как о «мы», показали уникальность их союза и, как отмечает Берберова, «неприложимость нормальных мерок к нашей жизни» [1: с. 387]. Так, в семейном опыте этих двух талантливых людей отсутствуют некоторые негативные черты, характерные для семейной жизни многих пар. Их концепция любви и семьи основана на ласковом примирительном слове, способности вместе думать о своем существовании и личностном становлении. «Мы оба и существуем, и становимся на глазах друг у друга. Существуем вместе и становимся вместе — по-своему каждый» [1: с. 389].

Прежде всего, полностью отсутствует конкуренция между «ею» и «им», что бывает всегда и у всех (или весьма часто и у многих). Они люди одной профессии, но у Берберовой не возникает мотива профессионального доминирования или превосходства по отношению к мужу, борьбы за первенство нет. Она утверждает, что «не было мысли о возможности хотя бы когда-нибудь для меня сравняться с ним. Я иду за ним, как ходят женщины на шаг позади мужчины в японском кино, и я счастлива ходить на шаг позади него» [1: с. 387].

Вместе с тем признание литературных достижений и первенства мужа не препятствует ее индивидуальному самовыражению в профессии и в жизненных ситуациях. Она остается преданной своей главной ценности — быть свободной. Среди особенностей семейной жизни решительное отсутствие традиционного «женского» взгляда на мужа как на добытчика, т. е. ответственного за экономическое благополучие семьи. Оба зарабатывали, что могли, заработков не скрывали, и деньги были общими. Ни разу у нее не возникало мысли, что он — «кормилец»: не все ли равно, кто «добывает»? Берберова рассуждает: «Мне даже кажется, что главным добытчиком должна была бы быть я; я сильней, здоровей, моложе, выносливей, я могу делать многое, чего он не может, и сносить многое, чего он не в силах сносить. И я умею делать многое, чего он не умеет» [1: с. 388]. Они два товарища, два друга, попавшие в общую беду, поэтому в равной степени ответственны за экономическую функцию семьи. Наконец, в содержании их любви и семейных отношений полностью отсутствует намерение обижать друг друга «ни тогда, когда мы вдвоем, никогда мы среди людей, ни устно, ни печатно». И более того: «все, что он делает, — хорошо; все, что я делаю, — хорошо» [1: с. 388].

Нина Берберова, имевшая выраженную способность к эмпатии, безошибочно определяла малейшие изменения в эмоциональном состоянии мужа. Она видела, что его страхи и обиды не всегда реальны, большинство из них преувеличены. «Они только могли бы быть» [1: с. 390]. Ходасевич чувствовал себя в безопасности в единственном месте — дома, где есть его письменный стол, бумаги, книги, уютная печка — в общем, домашняя обстановка. В связи с этим понятию «быт» Берберова противопоставляет «домашность», которую они оба любят. Если «гнездо» ассоциируется с биологической обязанностью, то «домашность» означает индивидуальность личности, отраженную в свойственном ей предметном мире дома. Берберова умела устроить свой дом, находясь в условиях «плановой бедности». Однажды к ним зашел Бунин и тут же воскликнул: «Смотрите, пожалуйста: петух на чайнике! Кто бы мог подумать! Поэты, как известно, живут под забором, а у них, оказывается, петух на чайнике» [1: с. 390]. Пример подтверждает блестящую освоенность традиционной функции хозяйки дома — выбирать и создавать домашний предметный мир. В отличие от «гнезда» образ «домашности» содержит возможность проявления чувства или трудности, разделенных с другим человеком, когда он приходит в «твой едва держащийся мир из своего еще не построенного или уже развалившегося мира» [1: с. 390].

Н. Н. Берберова

Однако созданная «домашность» не стала препятствием для расставания навсегда после десяти вместе прожитых лет. Неизбежность расставания Берберова осознала, исходя из анализа своих чувств в отсутствии Ходасевича. Ею овладевал «полубезумный восторг быть без него, быть одной, свободной, сильной, с неограниченным временем на руках, с жизнью, бушующей вокруг меня, с новыми людьми, выбранными мною самой» [1: с. 390]. Понимая, что ее решение окажется обескураживающим для склонного к депрессиям Ходасевича, она решается как можно скорее реализовать свое намерение, чтобы уйти «ни к кому», поскольку в другом случае переживание горя для него окажется нестерпимым. Психологически щадящее отношение проявилось в желании не нанести слишком большой обиды Ходасевичу.

На протяжении двух последних лет их семейной жизни, когда уже стало казаться, что время остановилось, она обдумывала вариант гостевого брака, т. е. навещать мужа раз в неделю, что позволило бы ей сохранить личностную цельность и мотивацию писательского труда. Но она отвергает такой вариант брачно-семейных отношений, поскольку начинает отчетливо осознавать, что не может сделать мужа «центром мира навеки» [1: с. 395]. Берберова говорит: «Люди во мне обманываются, думая, что я скала, а я река». Писательница анализирует причины своего непостоянства. Не все считают нужным признаться в нем. Одни считают, что его нужно принять, у других возникает чувство вины. Она уверена, что «иначе и быть не может, что это следствие процесса жизни» [1: с. 395].

Используя совокупность представлений С. Л. Рубинштейна об идеалах и ценностях и далее о значении людей и событий в жизни человека, следует принять во внимание роль ценностей, определяющих поведение писательницы. Переоценку ценностей на протяжении жизни можно признать «закономерным результатом диалектики жизни человека, изменения, перестройки его взаимоотношения с миром, прежде всего с другими людьми» [5: с. 384]. Приведенная жизненная ситуация Берберовой, события ее личной жизни демонстрирует актуализацию одних ценностей и низвержение других, среди последних оказались брачно-семейные отношения. Вместе с тем ей снился Ходасевич после его смерти в 1939 году, и самым святым местом она считала его могилу, которую неизменно посещала, когда бывала в Париже.

Заключение

Анализ творческого наследия и судеб личностей, подобных Берберовой, позволяет в психологическом плане тоньше и глубже понять источники и содержание переживаний, которые проходят через жизнь человека и во многом определяют событийный ряд и отношения, из которых выстраивается иерархия духовно-нравственных ценностей, созидание человеческой души. Жизнь человека становится величайшей ценностью, источником духовного обогащения и отражением сокровенной мудрости, проявляющейся в построении семейной жизни.

Литература

1. Берберова Н. Н. Курсив мой. Автобиография. М.: Согласие, 1996. 734 с.
2. Бершедова Л. И. Психологическая готовность современных старшеклассников к жизни. Петрозаводск: Карел. гос. пед. ун-т, 1996. 87 с.
3. Набатникова Л. П. Роль семьи в формировании нормативных характеристик личности // Современные психолого-педагогические подходы к воспитанию терпимости и социальной компетентности по преодолению асоциального поведения в условиях интегрированного школьного образования: сб. статей / отв. ред. Э. Н. Рычихина, Л. Ю. Овчаренко. М.: Перо, 2016. С. 22–27.
4. Паустовский К. Г. Наедине с осенью. Портреты, воспоминания, очерки. М.: Советский писатель, 1972. 446 с.
5. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. Спб.: Питер, 2003. 512 c.

References

1. Berberova N. N. My emphasis. Autobiography. M: Soglasiye, 1996. 734 р.
2. Bershedova L. I. Students’ psychological readiness for life. Petrozavodsk: KSPU, 1996. 87 р.
3. Nabatnikova L. P. The role of a family in the formation of moral characteristics in personality // A collection of articles. Modern psychological and pedagogical approaches to the promotion of tolerance and social competence in overcoming antisocial behaviour in terms of integrated schooling / ed. by E. N. Richikhina, L. Y. Ovcharenko, M.: Pero, 2016. P. 22–27.
4. Paustovsky K. G. With an autumn alone. Portraits, memories, essays. M.: Sovetsky pisatel, 1972. 446 p.
5. Rubinstein. S. L. Being and consciousness. A man and the world. St. Petersburg: Piter, 2003. 512 c.