СИСТЕМНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
И СОЦИОЛОГИЯ

    Просмотров: 23914

4. Слово молодому ученому

СИСТЕМНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
ПОЭМЫ С.А. ЕСЕНИНА «ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Комаров Р.В.,
МГПУ, Москва

В статье приводится психологический анализ одной из известных поэм творчества С.А. Есенина с позиций междисциплинарногоподхода.

SYSTEM-PSYCHOLOGICAL ANALYSIS OF THE POEM BY S. YESENIN «THE BLACK MAN»

Komarov R.V.,
MCPU, Moscow

In this article the system-psychological analysis of one of the known poem by S.A.Yesenin is discussed from the positions of the interdisciplinary approach.

    «Шея ноги» в «Черном человеке» — удивительный художественный образ, превратившийся для есениноведов в гордиев узел на канате поэмы, который, как на соревнованиях, тянут в противоположные стороны (кто перетянет); разумеется, каждый с благим намерением таким, образом его развязать.

     Что выходит из этого, наглядно показал международный научный симпозиум «Сергей Есенин: Диалог с XXI веком».Глазами из зала вывод, который напрашивается после доклада В.А. Дроздкова : примирение «канатоборцам» только снится, и сон этот явно из разряда кошмарных. Пока не появится свой Македонский, роком которому уготовано занести меч, чтобы одним ударом гордиев узел разрубить, не составляет труда спрогнозировать, что ждет образ-загадку в будущем.
     На роль такового (Македонского), на мой взгляд, может претендовать междисциплинарный подход. А именно: рабочий альянс наук — филологии с психологией. У психолога есть важное преимущество: как ребенок в известной сказке Х.К. Андерсена, воскликнувший «Король-то голый!», он в силу филологической неискушенности может на ставшую камнем преткновения проблему посмотреть непредвзято, с чистым наивным удивлением, замечая детали, видимые только ему.

     Эти детали себя обнаруживают, если не потерять контекст, в котором они существуют: во-первых, контекст целостного произведения и, во-вторых, еще более широкий контекст биографии поэта, способный пролить свет на личностные детерминанты творческого процесса. Так на уровне конкретной творческой личности преломляется психологический закон, который в декабре 1924 года в докладе, сделанном на заседании Кантовского общества, озвучил близкий друг Альберта Эйнштейна Макс Вертхаймер. «Существуют связи, — сказал он, — в которых не из отдельных кусков и их соединения выводится то, что происходит в «целом», а наоборот — то, что происходит в одной из частей «целого», определяется внутренними законами структуры этого целого. Я дал вам формулу. Гештальттеория есть именно это, не больше и не меньше. Сегодня эта формула в приложении к различным сторонам действительности (часто очень различным) выступает как решение проблемы» .
     Последовательное претворение в жизнь подобной системной логики заставляет усомниться: такая ли уж «шея ноги» — «нелепица» (В.А. Вдовин) и «логическая бессмыслица плюс совершеннейшее отсутствие образа» (С.П. Злобин) или же этот «безвкусный и непонятныйобраз» (В.А. Дроздков) — на самом деле одна из драматичнейших и психологически очень точных есенинских находок, которую по недоразумению осмеливаются уничтожить, подменив беспомощной «шеей ночи». Итак, откуда есть пошла «шея ноги».
     По признанию самого Есенина, «Черный человек» это лучшее, что он когда-либо сделал. Вещь, пробирающая до жути, рефлексивная, предельно автобиографичная, что, конечно, ничуть не умаляет ни ее философского, ни эстетического содержания. 
     «Эта жуткая лирическая исповедь, — вспоминал В.Ф. Наседкин, — требовала от него [Есенина]колоссального напряжения и самонаблюдения. Я дважды заставал его пьяным в цилиндре и с тростью перед большим зеркалом с непередаваемой нечеловеческой усмешкой, разговаривавшим со своим двойником-отражением или молча наблюдавшим за собою и как бы прислушивающимся к самому себе» .
     По мистической иронии судьбы финальные правки поэмы спустя два года кропотливой работы были сделаны в ночь с 13-го на 14-ое ноября 1925 года — в пятницу 13-го — за полтора месяца до самоубийства и ровно за месяц до последнего письма, которое Есенин отправил начинающему поэту Я.Е. Цейтлину. Это письмо оказалось во многом знаковым, ибо оно венчает предел развития взглядов поэта на природу искусства, без чего загадочный образ — «шея ноги» — не поддастся разгадке.
     20 июня 1924 года в автобиографии Есенин писал: «Прежде всего я люблю выявление органического. Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить» .
     К этой мысли он пришел уже раньше: «<…>Дело не в сравнениях, а в самом органическом» , — замечал он в «Железном Миргороде».

     Оно и понятно. Сравнение лишь инструмент в руках мастера, некая связь в системе между элементами. Здание строится из кирпичей и цемента с помощью мастерка (кельмы), но само здание — не цемент, не кельма и не груда кирпичей. Там, где есть целое, оно не просто сумма частей, его составляющих. Появляется нечто, отличное от суммы, — системообразующая функция или — как частный ее случай — φ-феномен , открытый психологией еще в 1912 году. Есенин его хорошо чувствовал: по рождению φ-феномена можно судить о рождении в искусстве органического.
     «— Хорошие стихи Володя читал нынче. А? Тебе — как? Понравились? —задавал Есенин вопрос В. Эрлиху. — Очень хорошие стихи! Видал, как он слово в слово вгоняет? Молодец! <…>Очень хорошие стихи… Одно забывает! Да не он один! Все они думают так: вот — рифма, вот — размер, вот — образ, и дело в шляпе. Мастер. Черта лысого — мастер! Этому и кобылу научить можно! Помнишь «Пугачева»? Рифмы какие, а? Все в нитку! Как лакированные туфли блестят! Этим меня не удивишь. А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть — вот тогда ты мастер!..»
     То есть поэзия суть рождение чуда. И мысль поэта предельно прозрачна: не ремесло красит творчество. Ремесло — всего-навсего орудие творчества. Поэтомув последние годы о технике в поэзии Есенин отзывался неодобрительно и относился к ней даже враждебно: «Знаем мы все эти штуки. Они думают, что все эти формальные приемы и ухищрения нам неизвестны. Не меньше их понимаем и в свое время обучились достаточно всему этому» .
     К концу 1924-го года мысль Есенина об органическом искусстве находит свое развитие в идее, которая рано или поздно озаряет всякую крупную творческую личность.
     В письме Жорж Санд Фредерик Шопен писал: «Простота приходит последней» . Применительно к театральному искусству талантливый ученик К.С. Станиславского Михаил Чехов делал вывод: «Четыре качества присущи истинному произведению искусства: легкость, форма, целостность (завершенность) и красота» .
     К простоте (легкости) как критерию органического искусства приходит и Есенин. «Писать надобно как можно проще. Это трудней» , — говорил он А.К. Воронскому.
За непонимание открывшейся ему сущности искусства он в письме из Батуми выговаривал Гале Бениславской: «Только одно во мне сейчас живет. Я чувствую себя просветленным, не надо мне этой глупой шумливой славы, не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия.
     Не говорите мне необдуманных слов, что я перестал отделывать стихи. Вовсе нет. Наоборот, я сейчас к форме стал еще более требователен. Только я пришел к простоте и спокойно говорю: «К чему же? Ведь и так мы голы. Отныне в рифмы буду брать глаголы» .
     Не всякий на это имеет право. Пушкин, которого он цитирует, имел. Теперь вот он имеет. Товарищ Я.Е. Цейтлин пока нет, поскольку стоит только у истоков творческого пути, по случаю чего Есенин дает ему творческое наставление: «Дарование у Вас безусловное, теплое и подкупающее простотой. Только не упускайте чувств, но и строго следите за расстановкой слов.
     Не берите и не пользуйте избитых выражений. Их можно брать исключит<ельно> после большой школы, тогда в умелой рамке, в руках умелого мастера они выглядят по-другому» .
     На лицо в контексте судьбы поэта очевидная диалектическая спираль. К концу жизни Есенин в творческом развитии проделал серьезный закономерный виток: первые стихи его были шаблонны и несамостоятельны в смысле подражательности. Их надо было преодолеть. Он преодолел (переход в противоположность). Особенно яро от шаблонности он бежал в бытность имаджинистом и за новаторство в борьбе с шаблонностью искренне ценил В. Брюсова . Теперь же Есенин диалектически — двойное отрицание —к шаблонности возвращается при условии, что она как часть бытует органично в структуре целого. В таком состоянии она не только не убивает чудо по имени Поэзия; напротив, ее рождению лишь содействует.
     В своих мемуарах А.К. Воронскийза Есениным отмечал это: «Его «простое» мастерство было высоким. Поэтический лексикон Есенина с первого взгляда незатейлив и даже беден, но проследите, что он делает в своих стихах с черемухой, с садом, с березкой: они у него всегда наши, родные и всегда выглядят по-иному. Даже избитое, шаблонное и трафаретное освежалось у него напором чувств и подкупающей искренностью» .

     Яркий пример органичной шаблонности в творчестве Есенина — располагающееся по соседству с «шеей ноги» и подводящее к ее разгадке сравнение в «Черном человеке»:

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица

     Образ птицы в литературе и музыке — крайне избитый шаблон. Вспомнить хотя бы песню «TheBeatles» «Freeas a Bird» или строки Маргариты Пушкиной в исполнении группы «Ария»:

Я свободен,
Словно птица в небесах.

     Не говоря уже про школой набитую «оскомину» сознания из «Грозы»А.Н. Островского: «Отчего люди не летают так, как птицы?»
     Казалось бы, от какого-какого сравнения в первую очередь стоило бы отказаться, так это от образа птицы, машущей крыльями. Имаджинисты так бы и сделали— в лучшем случае. В худшем — надругались бы над ним, как в свое время Вадим Шершеневич, сравнивший людей с воробьями, копошащимися в помете .Но Есенин осознанно идет на рисковый шаг и использует стереотипную ассоциацию, ибо его эстетическое чувство, чувство истинного художника, видение которого обладает внутренним критерием качества, говорит ему: именно в этом месте образ птицы как нельзя кстати, потому что органичен.
     Эта органичность двоякого рода. Стратегически образ птицы прокладывает мостик тревожности ко второй части поэмы, где, трансформируясь, еще раз объявляет себя — плачем большой зловещей птицы. Тактически, рождаясь естественным образом — по аналогии (ассоциация по сходству), он служит органичным продолжением другого органического образа — головы, которая машет ушами.
     А вот почему уши вдруг превратились в крылья, причина на этот раз лежит в другой плоскости. Здесь в свои права вступает тоже ассоциация по сходству, однако первичный стимул ее рождению лежит не вовне, а внутри — в интерорецептивных ощущениях.
     Не стоит списывать со счетов тот факт, что и рождение замысла поэмы, и работа над «Черным человеком» протекали на фоне сформированной у поэта алкогольной зависимости. Последняя, так или иначе, тематически пронизывает позднее творчество поэта.

На лице часов в усы закрутились стрелки.
Наклонились надо мной сонные сиделки.

Наклонились и хрипят: «Эх ты, златоглавый,
Отравил ты сам себя горькою отравой.

Мы не знаем: твой конец близок ли, далек ли.
Синие твои глаза в кабаках промокли» .

* * *
Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили .

     Не забывает алкогольный мотив заявить себя и в «Черном человеке» как возможная причина (в действительности — следствие) «болезни» главного героя:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь .

     Логично провести связь между алкоголизмом Есенина и образом головы, машущей ушами. И зависимость эта весьма очевидная. Меньше всего только ее следует выводить напрямую. Поступать так — вульгарно и примитивно.Хотя, увы, были и есть такие , , кто идет по пути наименьшего сопротивления, редуцируя талант к «помешательству» и закрывая глаза на всем известную данность, что Есенин пьяным никогда не писал. Больше того, в «Черном человеке» каждое слово — плод глубинной рефлексии и осознания. Есенин давал себе полный отчет: о чем поэма; ради чего она написана; что с ней надо делать и чего не надо. Недаром, передавая рукопись поэмы сестре — Кате, он наказывал: «Шуре читать эту вещь не нужно» .

Каким же образом в «Черном человеке» бытует связь между «машущими ушами» и алкоголизмом поэта?Присутствие ее завуалированно или (что то же)опосредованно.
     Чтобы прочувствовать ее происхождение, достаточно проделать несложный эксперимент, доступный каждому. Надо сесть и склонить голову себе на грудь. Не пройдет и минуты, как в голове возникнут ощущения жара и пульсации, отдающей в виски и уши. Спровоцированные приливом крови, эти ощущения органически порождают ассоциацию, избирающую проторенный путь и ведущую к шаблонному образу взмахов крыльями. При этом основанием для сходства между ними служит общность побуждения к действию: во взмахах есть определенная цикличность и в пульсации крови тоже есть цикличный ритм.На этом эксперимент можно закончить. Дальнейшее его продолжение лучше воссоздать с помощью воображения, представив, чтоэто пульсация после воздействия алкоголя, расширяющего сосуды и приводящего тем самым к усилению кровотока, да вдобавок когда это все усугубляется головными болями…
     К сожалению, подобные состояния были знакомы Есенину не понаслышке. К концу жизни все чаще и чаще про него звучало: «Мертвецки пьян». Одной бедной Гале Бениславской сколько всего по этому поводу пришлось перенести. Чего только стоит жалостливая фраза Сергея в одну из попоек: «Мне надо ехать домой. Иначе мозг кончится, кончится здесь» , —и показал на голову.
     Анатолий Мариенгоф по возвращении Есенина из-за границы тоже описывал печальную сцену: «На извозчике на полпути к дому Есенин уронил мне на плечо голову, как не свою, как ненужную, как холодный костяной шар.
     А в комнату на Богословском, при помощи чужого, незнакомого человека, явнес тяжелое, ломкое, непослушное тело.Из-подупавших мертвенно-землистыхвек сверкали закатившиеся белки.На губах слюна. Будто толькочтожадно инеряшливо ел пирожное и перепачкал рот сладким, липким кремом. А щеки илобсовершенно белые. Как лист ватмана» .
     После знакомства с таким Есениным трудно не согласиться с А. Никольским, который в поэме «Черный человек» среди всех прочих возможных значений слова «маячить»применительно к голове

Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь

останавливается на значении «шевелиться на воздухе, мотаться» из «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля.
     А в итоге, уже с первых строк поэмы, учитывая ее автобиографический характер, вырисовывается весьма удручающая картина. Главный герой (в лице которого представлен сам Есенин) сидит перед зеркалом пьяный с опущенной головой. Та — некрепкая, ослабшая, обессиленная — мотается приблизительно также, как Есенин о ней напишет весной 1925 года:

Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела — забубенная, росла — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая .

     Голова, действительно, свешена. Вот герой приходит в себя. В этот момент он испытывает жуткую боль и тревогу. Их причину ему никак не удается опредметить. Понятно, что боль частично алкогольного происхождения. Но не менее понятно и то, что это лишь повод найти ей оправдание. Не в алкоголе дело. Истинная причина глубже — за пределами физиологических процессов.
     Вот герой подымает взгляд и видит в зеркале свое отражение. Это он и в то же время не он, потому что отражение искажается… перед ним Черный человек:

Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь .

     Из черновых редакций поэмы известно, что в ранних ее версиях присутствовали строки, впоследствии вычеркнутые:

Друг мой, друг мой,
Я знаю, что это бред.
Боль пройдет,
Бред погаснет, забудется.
Но лишь только от месяца
Брызнет серебряный свет,
Мне другое синеет,
Другое в тумане мне чудится .

     Смысл, спрашивается, было их уничтожать, ведь звучит стройно и благодаря этим строкам многое, что последует за встречей главного героя с Черным человеком, казалось бы, встает на свои места, вплоть до разбитого зеркала.
     Ан нет. Есениносмысленно отказывается от признания бреда. Психологически это очень мудрый шаг. Логика здесь непререкаема.
     Если всё разворачивающееся в поэме действо — бред, значит Черный человек это галлюцинация. Суть последней состоит в том, что испытывающий ее видит то, чего в действительности не существует . Следовательно, Черный человек — объект, которого в реальности нет. Такой расклад Есенину решительно не подходит, ибо признать Черного человека за галлюцинацию означает дать однозначный ответ на вопрос, поставленный в начале поэмы. Вопрос: откуда у главного героя взялась болезнь? Ответ: главный герой в бреду.Одним росчерком интрига напрочь убита. Таинственная неопределенность, создавшая художественный эффект, рассеивается.
     Признать бред… тогда рухнет весь идейный контекст произведения. Не признать… тогда на проблему — болезнь главного героя — надо смотретьв ином ракурсе. Она уже морально-нравственного порядка; где-то из области духовного и творческого; она в той системе ценностей, на которые герой держал ориентир;в образе жизни, который он вел; в действиях и поступках, которые совершал.
     Таким образом, оставь поэт вычеркнутые строки, он тем самым не оставил бы поводов для сомнений, и любой, кто даже поверхностно прочитал бы поэму, пришел к выводам, что сделалИ.Б. Галант без знания этих строк.
     «Поэма “Чорный человек”, — писал психиатр, — дает нам<…> ясную типичную картину алкогольного психоза, которым страдал Есенин. Это типичный алкогольный бред с зрительными и слуховыми галлюцинациями, с тяжелыми состояниями страха и тоски, с мучительной бессонницей, с тяжелыми угрызениями совести и влечением к самоубийству. Этот тяжелый алкогольный психоз и повел Есенина к тому самоубийству, которым он закончил 28 декабря 1925 г. свою печальную жизнь несчастного поэта» .
     Искренне завидуешь таким психиатрам: гений… бездарность… без разбора… ответ почти на все готов. Есенину было гораздо сложнее. Когда он работал над поэмой, ему принципиально важно было показать, что Черный человек — не галлюцинация. Вычеркнуть из поэмы бред — осмысленное выверенное действие, которое целью преследовало вывести главного героя из области психопатологии, потому что Черный человек существуетобъективно. Это вторая реальность. Ощутимая. Он материален. Он — в главном герое. Он — отчужденная часть его. А посему встреча с Черным человеком суть иллюзия,то есть искаженное восприятие реальности, сплошь и рядом встречающееся и в норме, например, при синдроме утраты.
     Да, конечно, такая иллюзия — иллюзиявоплощенной осознаваемости(ощущение, что рядом якобы кто-то находится) —граничит с галлюцинацией. Как за тревожным предвестникомбреда, за ней тоже нужен глаз да глаз. Однако она еще не галлюцинация. И совершится опасный переход одной в другую или нет — интрига сохраняется.
     У этой интриги свое предназначение. Размытость границ, когда не понятно, где вымысел, а где правда; где реальность, а где видение, — больно напоминает одно явление, в котором граница с явью размыта.Да-да, речь о сновидении.
     В поэме ему отведено особое место, драматическое по накалу, ведь главный герой страдает бессонницей.Бессонница измучила. И иллюзия в ситуации последней как бы берет на себя функцию заместителя сновидения, становится своеобразным его суррогатом, строящимся (конституированным) по всем законам и механизмам сновидения.
     Теперь самое главное: основной механизм сновидения — ключ к разгадке десятой строки. Эта гипотеза — тот самый меч, занесенный над гордиевым узлом.
     Дело, по сути, осталось за малым: чтобы последовательно проследить генезис образа «шея ноги», надо нащупать ту сквозную линию в жизни Есенина, которая будет сродни месту, куда попадает камень, брошенный в воду. Как его ни кидай, все равно он оказывается в центре круга. Объявись таковая, сразу станет ясно: и откуда берет происхождение алкоголизм Есенина; и замысел «Черного человека»; и иллюзии главного героя поэмы; и т.д.
     Благо, такая линия есть. Ее концентрированное выражение находим в расхожей фразе, знакомой всем и каждому в быту: «Всё перевернулось с ног на голову». Жизнь Есенина с раннего детства — череда таких переворотов.
     Первый: в деревне все дети как дети, худо ли бедно родители их любят; он же при живых отце и матери рос сиротой .
     Второй переворот: по природе Есенин женственный — мягкий и нежный. Среди мальчишек себя приходится отстаивать чуждыми нутру методами хулигана и сорванца.
     Третий переворот (это уже юность): жизнь — постоянная «стойка на голове». Как умом ни бейся, в жизни нет смысла.Дорогому, любимому, полному сил и благих намерений другу Грише жить бы да жить, но судьба отняла его. Любовь — это чувство, при котором любящие друг перед другом абсолютно открыты, однако любимая (Маша Бальзамова) над его душевной открытостью надругалась, а над ним посмеялась. «Людишки» вместо того, чтобы его хоть немного успокоить, «приносят обиду» .
     Дальше: наставник (Николай Клюев), которого он идеализировал, на которого в творческом плане ровнялся, оказался всего лишь коварным ремесленником с хитрецой, подчинившимтворческое мирскому. Нескольких лет хватило отплатить сполна: ученик перерос учителя.
     Потом: лучший друг — Анатолий Мариенгоф — клялся в вечной творческой дружбе, а итог клятвам: предал — на женщину променял. Изменил, как изменяют все женщины.
     Еще переворот: про себя и Дункан, разочаровавшись, Есенин лаконично скажет:

Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел .

     Про народ и Россию:

Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен .

     Это только некоторые перевороты «с ног на голову» — навскидку. Впрочем, и их достаточно, чтобы прочувствовать, с чего бы Есенину писать в апреле 1925 года:

Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык.
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.

Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил — забыли про меня .

     Итак, к моменту рождения замысла «Черного человека» в жизни Есенина уже «все перевернуто с ног на голову». Разве что только и остается молить Бога не умереть душой и любовью к искусству . Жизнь и искусство — между ними давно для него стоит знак равенства. Впрочем, к концу 1925-го года и это тождество опрокидывается.
     — Сережа, почему ты пьешь? Ведь раньше меньше пил? — за два дня до самоубийства спросила Е.А. Устинова.
Есенин ответил:
     — Ах, тетя, если бы ты знала, как я прожил эти годы! Мне теперь так скучно!
     — Ну, а твое творчество?
     — Скучное творчество! — Он остановился, улыбаясь смущенно, почти виновато. — Никого и ничего мне не надо — не хочу! Шампанское, вот веселит, бодрит. Всех тогда люблю и… себя!
     Вся радость осталась что — алкоголь. Понятно, что это не цель, а средство. Средство компенсации. Всего того, что стряслось; что образом жизни убил вдохновение. Он признается В.Эрлиху: «Слушай… Я — конченый человек… Я очень болен… Прежде всего — малодушием» и будет жаловаться «Я потерял дар»; «Что у меня осталось в этой жизни? Слава? Господи боже мой! Ведь я же не мальчик! Поэзия? Разве что… Да нет! И она от меня уходит».
     В конце концов, алкоголь — компенсация самого ужасного. 6 декабря 1925 года он обмолвится в письме И.В. Евдокимову: «Я ведь теперь не знаю, чем пахнет жизнь» .
     На лицо классический экзистенциальный вакуум — потеря смысла жизни , где исковерканное бытие породило исковерканное сознание. Естественно, собственным душевным разладом поэтнаделяет и главного героя поэмы, у которого тоже всё перевернуто с ног на голову:

«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство» .

     Вместо того чтобы быть собой, скандальный поэт из поэмы играет себя; натуральное и органическое (свою самость) подменяет напускными вымученным (фальшивой социальной ролью).
     А ведь когда-то, в бытность своей юности Есенин не в пример герою поэмы«крепко стоял на ногах», он был «с головой», у него «голова была на плечах». Так обычно говорят о человеке, который активно строит себя и карьеру, творчески развивается, в жизни которого есть цели, «много прекраснейших мыслей и планов» , который трезво (в прямом и переносном смысле) смотрит на жизнь, у которого всё стабильно и устойчиво. У Есенина всё это было. Его «голова была на месте».
     А на месте это где? На шее.
     Я, разумеется, неслучайно привел все эти обороты. Умысел их появления — показать два родственных отношения: первое — шеи к голове, второе — ног к туловищу и человеку в целом.И там, и там имеется общее — функция опоры. При этом «голова на шее» соотносится с «человеком на ногах» как часть и целое.

     Теперь же, когда приготовления сделаны, настал момент связать найденное соотношение с близкой сноподобному состоянию иллюзорностью восприятия реальности главным героем поэмы и, соответственно, с психологическим механизмом, посредством которого совершается работа сновидения. 
     Слово З. Фрейду: «<…>Мы изучали отношения между элементами сновидения и его собственным [содержанием] и установили при этом четыре такие основные отношения: части к целому; приближения, или намека; символического отношения и наглядного изображения слова. <…>
     Первым достижением работы сновидения является сгущение (Verdichtung). Под этим мы подразумеваем тот факт, что явное сновидение содержит меньше, чем скрытое, т. е. является своего рода сокращенным переводом последнего. Иногда сгущение может отсутствовать, однако, как правило, оно имеется и очень часто даже чрезмерное. Но никогда не бывает обратного, т. е. чтобы явное сновидение было больше скрытого по объему и содержанию. Сгущение происходит благодаря тому, что: 1) определенные скрытые элементы вообще опускаются; 2) в явное сновидение переходит только часть некоторых комплексов скрытого сновидения; 3) скрытые элементы, имеющие что-то общее, в явном сновидении соединяются, сливаются в одно целое.
     Если хотите, то можете сохранить название "сгущение" только для этого последнего процесса» .
    Хотим. И видим, что в сноподобном состоянии благодаря работе сгущения «нога» и «шея» за счет функционального сходства легко могут образовывать единый гештальт. В свою очередь, это дает право применительно к человеку, в жизни которого всё нормально («всё на своих местах»), который «крепко стоит на ногах»и у которого «голова на плечах», без каких-либо видимых затруднений употребить образ «нога-шея» или, что то же, «нога шеи».
     Однако что сам Есенин к концу жизни, что его прямая проекция — главный герой поэмы — стабильностью не отличались:

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий

     Больше того, в жизни обоих всё перевернулось ровно наоборот: встало с ног на голову. А значит, вослед и «нога шеи» должна перевернуться.
     Однажды Есенин что-то подобное уже проделывал. Помнится, весной 1920-го года матери одного из детей от него поэт подарил книгу с дарственной надписью: «Надежде Вольпин с надеждой». А спустя примерно полгода на другой книге нечаянно повторился.
     «Мне промолчать бы, — писала Надежда, — ведь повторение лишь усиливало смысл. Но я не утерпела и, как бы усмотрев в новой надписи только дешевую игру слов, да еще и вовсе обесцененную повторением, сказала:
     — Такую надпись вы мне уже сделали в прошлый раз.
     — Дайте книгу! — с сердцем потребовал Есенин и вписал, втиснув перед подписью, добавочную строку. Теперь можно было прочесть:

 Надежде Вольпин
с надеждой,
что она не будет больше надеждой.
Сергей Есенин.

     — Как это прикажете понимать? — я спросила.
     Есенин с вызовом:
     — Взял и вывернул» .
     Выверт — очень удачный прием. Игра на контрастах была вообще характерна для имаджинистов, кого ни возьми. Особенно, для Мариенгофа . На разные лады использовал контрасты и Есенин.
     Вот и «нога шеи» переворачивается. В шестом списке поэмы, выполненном С.А. Толстой-Есениной, «в строке 10 первоначально написано: «Ей на шее-ноге», затем дефис зачеркнут и в слове «ноге» «е» исправлено на «и»» .
     Есенину такой поворот очень и очень нужен; он просто необходим; его неизбежно надо сделать, чтобы подчеркнуть излом сознания главного героя.   Через сгущение и инверсию поэт достигает наивысшей достоверности в передаче «болезненной» искаженности сознания главного героя и трагедии его души. Причем Есенин стреляет дуплетом: с одной стороны, остается верен сущности искусства как выявления органического.По-другому, — к примеру, «шея ночи»— он написать просто не мог, иначе психологически вышла бы фальшь. С другой стороны, примером образа «шея ноги» Есенин объективно доказывает, что на тот момент, когда вдохновение ему этот образ подарило, его талант как высший уровень развития творческих способностей прекрасно функционировал, ибо лежащий в основе механизма сгущения психический процесс генерализации отношений не что иное, как «лакмусовая бумажка» творческого самочувствия.
     Каков может быть итог всего сказанного? Очевидно, что образ «шея ноги» в поэме «Черный человек» гармонично бытует в структуре целого. Он осмыслен, логичен, понятен, красив и по праву достоинj считаться одной из вершин есенинской образности. Искренне хочется теплить надежду, что отныне по поводу его «не включенности» «в процесс достижения поэтической выразительности текста» больше не потревожат сомнения. Гештальт завершен. Узел разрублен. Время с миром убрать меч в ножны.